Родилась Надежда Иосифовна в 1926-м году на белгородчине, но в то время, по ее словам, это была Курская область. Ее деревня находилась рядом с Белгородом и называлась Кошановка. История ее жизни, как и всех людей того времени, неразрывно связана с Великой Отечественной войной 1941-1945 гг.

Война

22 июня, в четыре часа утра, мы, как обычно, вышли в поле на работу. Сошлись с подружками, разговариваем. До ближайших крупных городов от нашей деревни расстояние было большое, и самолеты над нами пролетали редко. А в то утро мы все услышали страшный гул и увидели, что над нами летят два самолета. Они сильно блестели на солнце и летели в сторону Киева. Мы провожали их глазами и вдруг заметили, как из них очень густо посыпались “восклицательные черточки”. Потом самолеты развернулись и полетели обратно, но гудели уже не так сильно. Потом мы узнали, что они сбрасывали бомбы. Какое-то время спустя мы увидели необычный дым, поднимающийся «квадратами» над тем местом, куда долетели самолеты. Сначала мы подумали, что это такие необычные тучи.

К нам подъехал молодой парень на лошади и крикнул: «Из района сообщили, что началась война. Бросайте работу, идите на собрание в колхоз». Потом он поскакал дальше, а мы поспешили на собрание. Председатель колхоза сообщил нам, что началась война с Германией, посоветовав сушить сухари. «Война будет жестокая, - сказал он, - завтра вашим мужьям, отцам и братьям вручат повестки на фронт. Будет эвакуация, выгоняйте коров, уезжайте в тыл, у кого есть такая возможность».

Отец

Отец мой был простым солдатом еще в царской армии. Служил, в общей сложности, около 25-ти лет. Военная служба для него началась еще с Николая второго. Воевал с турками, с поляками, потом немец «поднялся». После революции опять ушел на войну. А в 1941-м ему было 62 года; он был ровесником Сталина. Но я помню, что Иосиф Виссарионович сказал: «Я и «годки» (своих ровесников) заберу». Правда, отца так и не призвали.

«Под немцем»

Когда началась война, мне было 15 лет. Семья у нас, по тем меркам, была небольшая: я, мама, папа и два брата – 10-ти и 17-ти лет. Мы не смогли уехать в тыл и остались работать в деревне.

Осенью наши войска начали отступать. День и ночь шла мимо нашей деревни по лежащей рядом грейдерной дороге (мы ее называли «шляхом») пехота, машины, танки. Солдаты периодически заходили к нам в дом и говорили, что отступают, а за ними сюда придет немец. Где-то в стороне от деревни установили дальнобойные орудия и стреляли в сторону Киева, прикрывая отступление. Наши хаты тряслись от каждого выстрела.

Когда пришли немцы, мы прятались от шальных бомб в погребах. Немецкая власть у нас была 2 года – до 1943-го, когда началось наше контрнаступление.

Помню, как увозили в Германию молодых девушек. Немцы проезжали или проходили по деревне. А на двери каждой хаты было подробно расписано – кто в ней проживает. Кто писал? – наши старосты и писали. Никто не хотел уезжать в Германию. Забирали на разные работы – кого в шахты, кого в домработницы, кого на немецкие заводы. Некоторые выходили там за немцев замуж. Одна девушка из нашей деревни родила там двух ребятишек. После войны вернулась сюда с мужем, их дети говорили по-русски и по-немецки. Им разрешили поселиться на Донбассе.

В нашу деревню немцы не заходили – стояли в 40 километрах от нас. Нашего бригадира назначили старостой, он и следил за порядком и за своевременной отправкой урожая в район. Для нас почти ничего не изменилось – как работали, так и продолжали работать дальше.

Когда пришли немцы, они назначили воскресенье выходным днем, чего при советской власти в летние месяцы не бывало. Подразумевалось, что мы будем по воскресным дням ходить в церковь. У нас в деревне своей церкви не было, поэтому молились и справляли службы прямо в хатах.

Отступая, наши сожгли весь заготовленный за лето хлеб, все зерно и здание, где хранились все наши «метрики» (свидетельства о рождении). Угнали всю скотину, которая была. Быки ночью вернулись, а коровы так и не пришли. Наверное, так поступали, чтобы ничего не досталось врагу.

Партизан Илько

Во время немецкой оккупации жил у нас в деревне мужчина, звали его Илько. Днем работал сапожником, а ближе к ночи все время куда-то уходил. У него была большая рыжая борода. Потом уже я поняла, что он состоял в связи с местными партизанами.

Когда спустя два года наши войска опять начали наступление, они пришли и в нашу деревню. Немцы стояли всего в семи километрах. Опять целую ночь шла мимо нас пехота, проезжали машины, танки. Несколько солдат зашли и к нам в дом. Когда я вернулась откуда-то, увидела, что в доме накрыт стол, а за ним, в числе прочих, сидит незнакомый мне, гладковыбритый мужчина. И вдруг он говорит: «Узнаешь меня? Я – Илько». Я ответила, что не узнаю. Тогда он стал напевать мне песню, которую пел раньше: «Вот прогоним фрица, будем наряжаться-бриться…»

Брат Иван

Мой брат Иван был «малолетка», то есть призыву пока не подлежал. Во время немецкой оккупации он решил пойти в Харьков, устроиться на какую-нибудь работу. Голодно было совсем. Там его немцы и забрали. Посадили вместе с такими же бедолагами в знаменитую «Холодную гору». До войны это была тюрьма, а немцы устроили на ее территории лагерь для военнопленных. Немцы сказали Ивану, если среди его родни нет партийных, нужно написать официальную бумагу от нашего сельсовета, и его отпустят. Ему удалось написать записку и каким-то чудом она попала к нам. Отец выправил в сельсовете нужную бумагу и пошел в Харьков выручать сына. Сына отпустили, они напрвились в комендатуру, где показали нужную бумагу. Все бы ничего, да не оказалось в то время самой главной начальницы, которая уехала в Германию и время ее возвращения было неизвестно. Без подписи этой начальницы Ивана отпустить не могли. Мало того, к нему приставили охранника с автоматом, приказав стрелять на поражение в случае малейшей попытки побега. Ивану удалось каким-то образом сговориться с отцом, и отец стал отвлекать немецкого охранника разговорами. Рядом с комендатурой было густое кукурузное поле, и Ивану удалось нырнуть в кукурузу и спрятаться. Немец стал стрелять по кукурузе, но безуспешно. В конце концов он сказал отцу: «Ну что ж теперь делать, иди домой, а начальству я скажу, что застрелил парня при побеге».

Иван шел домой три дня. Пришел раньше отца - молодой был, сильный. Потом уже и отец вернулся. А потом Ивану исполнилось 18 лет и его забрали в армию. С боями он дошел до Венгрии, где в 1945-м году для него закончилась война. Все мои родные остались живы.

Иван Мартынюк и сбитый самолет

В 1943-м году стояли в нашем районе целая армия. Это было перед наступлением на Курск. Солдатам дали отдохнуть, а заодно сосредоточить силы перед решительным наступлением. В нашем саду стояла огромная пушка – шесть лошадей ее возили; неподалеку была замаскирована большая рация. Наводчиком пушки был солдат по имени Иван, а фамилия у него была Мартынюк. Он был украинец, родом из Житомира. Как-то раз я полола на огороде фасоль, а Иван сидел возле пушки и разговаривал с ней, как с живой. Рассказывал ей что-то про свой Житомир. Времени было около 12-ти часов дня, стояла невыносимая жара. Вдруг слышу – летит немецкий самолет; а мы к тому времени уже научились различать немецкие самолеты по звуку. Солдат спокойно наводит пушку на этот самолет, что-то там крутит, вертит, потом как шарахнет по нему – и сбил. Самолет задымился, полетел вниз, где-то далеко упал и взорвался. Из всех соседних хат повыскакивали солдаты, к Ивану подбежал его командир. Кричит на Ивана: «Кто разрешал открывать огонь?» Иван ему отвечает: «Но я же сбил фашистский самолет». Командир ему на это говорит: «За то, что без приказа открыл огонь, тебя следует наказать, а за сбитый самолет наградить. Наградить я тебя не могу, сам понимаешь, но и наказывать тоже не буду».

Жуков

Примерно в августе 1943 года это было. Я вышла из хаты, вижу - мимо нашей деревни проезжает небольшая конная колонна. Три лошади впереди, три в середине, и три сзади. В середине колонны ехал Георгий Константинович Жуков. Все лошади были в накидках, а Жуков и сопровождающие его - в бурках. У всех на груди висели бинокли. Адъютант Жукова подозвал меня к себе и спросил: «Мы проедем здесь на Белгород? Какая деревня будет следующая?» Я ответила. Они сверились по карте, говорят: «Да все верно», и поехали дальше.

Егорьевский рудник

После войны я встретила своего будущего мужа, Виктора. Сам он родом из Мордовии, а в наши края приехал навестить своих родственников. Мы познакомились, и я вышла за него замуж. Он отслужил радистом четыре года в армии (раньше столько служили), потом приехал ко мне в деревню и в 1948-м году мы переехали в Егорьевкий рудник. У нас к тому времени уже были дети. Здесь, на улице Новой, жили его родители.

Мы с Виктором взяли ссуду и построили дом. Сначала я 7 лет работала кухонным работником в столовой, а следующие 22 года уже была стрелочником на погрузке поездов. Встречала тепловозы с фосфоритной мукой. Стояла будка, неподалеку была стрелка. Я встречала грузовые поезда и отправляла их в Москву. Сначала происходила погрузка, потом я ставила состав на линию, а затем МПС-вский электровоз приезжал и увозил все эти вагоны. На пенсию я ушла в 55 лет.

Я родила двух сыновей и дочь. Второго родила поздно, в 43 года. Он у меня почти с рождения глухонемой, живет со мной. Дочь живет в Москве, вышла там замуж. Есть внучка и правнук 11-ти лет.

Хрущев и самогон

В 1958-м году в Советском Союзе началась антиалкогольная кампания. Инициатором выступил Никита Сергеевич Хрущев. Мы как раз затеяли стройку, взяли ссуду, купили материалы. И тут моего мужа арестовали. Он потихоньку гнал самогон; тогда многие этим занимались для себя. По решению суда его посадили на год. Сидел он в тюрьме на Красной Пресне. Но перед тем, как его посадили, я поехала на прием к Хрущеву. Зашла в здание, меня всю обыскали и пропустили. Вижу – таблички; на одной написано Ворошилов К.Е. Я зашла, сказала, что хочу попросить за мужа, которого посадили за самогоноварение. Он ответил, что это не по его части и направил меня в следующую дверь, к Хрущеву. Открыв дверь в кабинет Никиты Сергеевича, я увидела «раскислого» мужика, сидевшего за столом. Подошла, он спрашивает: «На что жалуешься?» «Да вот, - отвечаю, - посадили моего мужа ни за что, бражку дома обнаружили». «А-а-а, - говорит он мне, - я только закон издал, а ты пришла просить меня, чтобы я его же и отменил? Сколько ему дали?» «Год» - отвечаю. «Да ничего с ним не случится, выйдет поумневшим. И стройке ничего не сделается». Вот такая история.

Сейчас Надежда Иосифовна живет в своем доме, в поселке Фосфоритном, вдвоем с глухонемым сыном. В этом году она отпраздновала свой юбилей – 90 лет. Но это по документам. На самом деле она родилась в 1926-м году, но, как мы уже писали выше, во время войны все деревенские «метрики» (свидетельства о рождении) сгорели. После войны, когда восстанавливали документы, ее почему-то сделали моложе на два года. Почему так произошло – непонятно; а подробностей она и сама не помнит. Только смеется: «Могла бы на пенсию пойти на 2 года раньше».